НИДЫ или СТИХИ-ПРОКЛЯТИЯ

НИДЫ или СТИХИ-ПРОКЛЯТИЯ
По сравнению с панегирической
поэзией скальдов примеры хулительных стихов до нас почти не дошли. Их
фрагментарность, обычно объясняемая плохой сохранностью текстов, и
необычная даже для скальдической поэзии темнота содержания делают их
минимально доступными чисто логическому анализу и мотивируют отсутствие
интереса к ним со стороны исследователей. Необходимость в расшифровке и
толковании текстов обусловила появление нескольких, опирающихся на
лингвистический анализ, описаний хулительных стихов. И все же они
продолжают оставаться наименее изученным жанром скальдической поэзии.

До
сих пор хулительные стихи рассматривались преимущественно как объекты
герменевтики и комментирования вне того культурного, а часто и
текстуального окружения, в котором они функционируют. Исходя из
предположения, что скальдические висы значительно древнее, чем саги,
цитирующие их, исследователи изучали поэтические фрагменты в изоляции от
непосредственного контекста как независимый корпус стихов,
представляющих собой реликты хулительной поэзии. Анализ контекстов саг
затрудняется и тем обстоятельством, что их авторы проявляют крайнюю
осторожность во всем, что связано с нидом, часто заменяя цитирование
прозаическим пересказом. Напротив, те хулительные стихи, которые все же
приводятся в сагах, обычно не называются "нидом" (используются слова: –
"стишки","виса","отдельная виса", "насмешка"). Это обстоятельство на
первый взгляд свидетельствует о нечеткой жанровой отграниченности
хулительных стихов в представлении самих древних скандинавов.

Для
современных исследователей дополнительные трудности в определении
жанровых границ создаются и непонятностью многих содержащихся в стихах
намеков, и сложностью отделения шутки от прямого обвинения, и
невозможностью установить степень оскорбительности отдельных стихов.
Вероятно, на этом основании наиболее авторитетные текстологи, в
частности Финнур Йоунссон, составитель самого полного издания
скальдической поэзии, относят к ниду все без исключения стихи,
содержащие как разнообразные обвинения (в глупости, лживости,
нечистоплотности и проч.), так и любого рода насмешки (например,
застольные шутки по поводу блестящей лысины скальда и т.д.); к любовной
поэзии обычно причисляются все стихи, так или иначе упоминающие женщину.
Известную последовательность проявляют авторы последних работ о
скандинавской литературе, склонные не только считать нидом скальдическую
хулу, но и включать в него поношения и издевки, в избытке содержащиеся в
мифологических и героических песнях "Старшей Эдды" и в сагах. Таким
образом, нид рассматривается не как определенный поэтический
скальдический жанр, но как некая диффузная функция, индифферентная к
степени и качеству формализованности.

Этот функциональный
"интралитературный" подход, возможно, не вызвал бы существенных
возражений, если бы из культурной модели мира средневековой Скандинавии
были исключены многочисленные и вполне однозначные свидетельства
памятников права, запрещающих сочинение нида под страхом суровейших
наказаний. Данные древнескандинавских судебников заслуживают внимания
прежде всего потому, что отражают обычное право, т.е. кодифицируют
прецеденты, на которые следовало ориентироваться в аналогичных
обстоятельствах. Трудно представить себе, что застольные забавы,
ритуальный обмен шутками могли быть, по мнению составителей законов и их
современников, столь серьезными проступками, чтобы повлечь
декретированную судебниками кару. Следовательно, интересующий нас жанр
должен быть прежде всего изучен в юридическом контексте, а также в
непосредственном текстуальном окружении саги, комментирующей условия
сочинения и раскрывающей смысл факультативно цитируемого стихотворного
фрагмента.


"Нид обычный"

Ядом станут яства,
Не закрыться ранам!
Гниль-тоска изгложет
Болью твою душу!
Не избыть несчастий,
Не видать удачи!
Быть сему проклятью
До седьмых потомков!



ЗАКОНЫ ГУЛАТИНГА:

В
западнонорвежских "Законах Гулатинга" (действовавших до второй половины
XII в.) за строкой "Если человек сделает нид против кого-то" следует
утверждение, приведенное нами в эпиграфе к этой главе: "Никто не должен
делать устного нида о другом человеке, ни древесного нида. Если о ком-то
такое станет известно и будет доказано, что он сделал это, то он
объявляется вне закона". Наказание, о котором здесь идет речь, по
существу означало смертный приговор. Объявленный вне закона не только
оказывался вне защиты правовых норм общества, и всякий мог убить его, он
вообще исключался из числа людей и должен был удалиться в поисках
убежища в незаселенную местность. То же наказание за сочинение нида
предусматривалось собранием древнеисландских законов, называемым "Серый
Гусь" и сохранившимся в двух рукописях. Обе рукописи, записанные во
второй половине XIII в., но несомненно восходящие к более раннему
периоду, содержат почти идентичные главы, расширяющие границы того, что
можно считать нидом: "Если человек сделает нид о ком-то, он объявляется
вне закона. Это нид, если человек вырезает древесный нид, направленный
на кого-то, или высекает или воздвигает нид-жердь против кого-то". Из
приведенного отрывка следует, что, помимо хулительных стихов (в законах
применительно к стихотворному ниду используется слово "устный нид",
нидом могли называться и вполне материальные объекты. Краткость их
описания объясняется, вероятно, тем обстоятельством, что ко времени
кодификации законов все, связанное с древесным нидом и нидом-жердью,
было общеизвестно. Для нас же более подробные сведения сохранили саги.

Самое
знаменитое описание того, как и с какой целью воздвигалась нид-жердь,
содержит "Сага об Эгиле", в которой рассказывается о том, как при помощи
нида был изгнан из Норвегии конунг Эйрик Кровавая Секира и его жена
Гуннхильд. Как уже упоминалось, у Эгиля Скаллагримссона во время его
пребывания в Норвегии были столкновения с Эйриком Кровавая Секира,
который тогда правил этой страной. В результате Эгиль оказался
вынужденным бежать с Гулатинга и сочинил следующую хулительную строфу об
Эйрике:

"Да изгонят гада

На годы строги боги,

У меня отнявша

Нудой ношу судна!

Грозный вы на гнусного

Гнев на святотатца

Рушьте, Трор и края ас,

Фрейр и Ньёрд, скорее!"'

Нидом
эта строфа в саге не называется, однако говорится, что "конунг Эйрик
объявил Эгиля вне закона, и всякий человек в Норвегии имел право убить
его". Когда Эгиль узнал о том, что его объявили вне закона, он сочинил
вторую строфу об Эйрике:

"Гонит меня ныне

Князь, поправший право,

Братобойцу буйством

Блазнит баба злая.

Верит он наветам,

Ветру речи вредной.

Смолоду умел я

Месть вершить по чести".


После
этого Эгиль убил сына конунга Эйрика Рёгнвальда и многих его
дружинников, а потом взял орешниковую жердь, взобрался с ней на
скалистый мыс, обращенный к материку, насадил на нее лошадиный череп и
произнес заклятье:

"'Я воздвигаю здесь эту нид-жердь и посылаю
этот нид Эйрику конунгу и его жене Гуннхильд, – он повернул лошадиный
череп к материку, – посылаю я этот нид духам-покровителям страны,
которые населяют эту страну, чтобы они все блуждали без дороги и не
нашли покоя, пока не изгонят конунга Эйрика и Гуннхильд из страны'.

Затем
он всадил жердь в расщелину скалы и оставил ее стоять; он повернул и
лошадиный череп в сторону материка и вырезал рунами на жерди все
заклятье, которое сказал". Вскоре после этого, как говорится в саге,
Эйрик и Гуннхильд действительно были вынуждены бежать из Норвегии в
Нортумбрию, а Норвегией стал править Хакон Добрый. Это случилось в 947
г.

Очевидно, что устанавливая нид-жердь, Эгиль преследовал ту же
цель, что и сочиняя приведенные выше висы (не названные в саге "нидом",
однако повлекшие объявление их автора вне закона – наказание,
сопровождающее сочинение нида), – навлечь на конунга и его жену гнев
высших сил: богов и духов-покровителей страны и добиться таким образом
изгнания Эйрика и Гуннхильд из Норвегии. Связь инвокаций с богоявлением
известна: называя богов и духов, Эгиль вызывает их. В первой висе он
обращается к коллективным силам, богам Одину, Фрейру и Ньёрду, а также к
существу, обозначаемому словом landoss (буквально "ас страны"). Он
просит их обратить на Эйрика свой гнев и изгнать его из своих владений.
Сам конунг именуется притеснителем народа и врагом своих подданных, о
нем говорится также, что он осквернил капище. Вторая строфа содержит
призыв к существу, называемому landalfr (буквально "эльф страны"). Об
Эйрике же говорится как о нарушителе закона и братоубийце, подстрекаемом
жестокой женой.

Несмотря на то, что эти висы произнесены по
различным поводам, они имеют много общего как в технике стихосложения
(используются одни и те же рифмы и аллитерации, начальные строки второй
строфы подхватывают аллитерацию конечных строк первой строфы), так и в
содержании. Вторая строфа по форме и смыслу кажется прямым продолжением
первой, а прозаический текст саги, разделяющий их, состоит в основном из
объяснений, необходимых для понимания второй строфы. Этот
комментирующий текст до некоторой степени восполняет безусловную и,
видимо, намеренную "коммуникативную недостаточность" сказанных Эгилем
вис, чья основная функция явно не сводится к передаче информации.
Непосредственному восприятию смысла вис создает Дополнительные преграды и
техника скальдического стиха: прежде всего необыкновенно сложный
синтаксис (с переносами, разрывающими тесно связанные друг с другом
слова границами строки), лексика (кеннинги) и, наконец, звуковой рисунок
обеих вис, Несоотносимый с их смысловым членением. Однако поняв смысл,
Утаиваемый скальдической формой, естественно, непередаваемой в переводе,
можно заметить, что содержание вис фактически тождественно тому, о чем
говорится в заклинательной формуле, Произносимой Эгилем во время
воздвижения хулительной жерди.

В обоих случаях, помимо идентичной
центральной темы – вызывания гнева сверхъестественных сил для изгнания
врагов из страны, присутствуют и другие черты сходства. Так, упоминаемые
в висах существа(которые обычно объясняются толкователями как кеннинги
различных богов: Тора, Одина, Улля), возможно, являются только тем, что
обозначают эти слова: "асом страны" и "эльфом страны". Тогда они
оказываются предводителями тех самых духов-покровителей страны,
обращение к которым содержалось в заклинательной формуле Эгиля. Роль
духов-покровителей страны, олицетворяющих в сознании скандинавов
местность, подчеркивается и в "Книге о заселении страны", где говорится о
том, что языческие законы (930 г.) начинались с такого запрета: "Люди
не должны плавать в море на кораблях со звериными головами, а если они
это делают, то должны убирать эти головы, прежде чем их станет видно с
земли, и не подплывать к земле со скалящимися звериными головами и
разевающими пасть мордами, дабы не испугать духов-покровителей страны".
Очевидно, что этот языческий запрет был порожден верой в магическую силу
звериных морд с разинутой пастью, чью функцию в описании нида Эгиля
выполняет лошадиный череп.

Кроме того, совпадают и некоторые
языковые и формальные принципы организации текста вис и заклинания.
Синтаксис заклинания подчинен установке на магическую действенность:
придаточное цели с оптативом приобретает модальное значение – пожелание,
приказание. Тождественное значение в первой висе Эгиля выполняют
конструкции с модальными глаголами. В формуле заклинания, как и в висах
Эгиля, применяются те же звуковые повторы: аллитерация (villar : vega;
hendi : hitti) и рифма (полная – hitti : sitt и консонанс – allar :
villar). Правда, в отличие от скальдических вис, знаменитых своей
виртуозной версификационной техникой, канонизовавшей эти звуковые
приемы, аллитерация в тексте заклинания, оставаясь факультативной, не
получает структурной функции. То же относится и к корневым созвучиям,
использованным в заклинании, – они напоминают скальдическую рифму
(хендинг) лишь своей звуковой структурой, так как в тексте заклинания
отсутствует минимальный признак стиха – членение на соотносимые отрезки
(строки). Тем не менее наличие элементов поэтической формы в тексте
заклинания приближает его к тем протостиховым структурам, из которых
развилось древнегерманское и, в частности, скальдическое стихосложение.

Иначе
говоря, заклинание Эгиля имеет то общее с его скальдическими висами,
что форма обоих типов текстов была особым образом (искусно)
организована. В связи с этим норвежский рунолог Магнус Ульсен высказал
предположение, что не формула заклятья, а текст скальдических вис был
вырезан Эгилем на жерди с лошадиным черепом. Особую действенность
надписи должно было придать то, что, когда висы были записаны рунами, в
них оказывались выдержанными магические числовые соотношения между
рунами: в каждом из четырех четверостиший, из которых состояла
предполагаемая надпись, было по 72 руны, т.е. три раза общее количество
рун футарка – старшего рунического алфавита. Таким образом, Эгиль как
резчик рун, стремясь к тому, чтобы надпись составляла определенное
(магическое) число рун, использовал числовую магию: двадцать четыре руны
футарка аккумулировали все магические силы, свойственные каждой руне.
Известно, что руны являлись одновременно как фонетическими знаками, так и
идеограммами, или магическими знаками. Применение рун в магических
целях основывалось на представлении о том, что каждая руна обладает в
соответствии со своим именем той или иной магической силой. Основная
функция рунического письма никак не связана с актом коммуникации, она
состоит в оказании магического действия. Руническое письмо
сакрализовано: в нем заключена колдовская власть резчика рун.

Из
"Саги об Эгиле" нам известно, что ее герой блестяще владеет рунической
магией. В саге рассказывается, например, о том, как Эгиль, получив на
пиру рог с отравленной брагой, воткнул себе в ладонь нож, вырезал на
роге руны и окрасил их своей кровью, после чего рог разлетелся на куски
(гл. XLIV). С помощью рунической магии Эгиль помог выздороветь больной
девушке, соскоблив неправильно вырезанные руны с китового уса, лежавшего
у нее в постели, и вырезав на нем новые руны (гл. LXXII).

Скальдическая
поэзия сохраняет исконную связь с руническим искусством. В нескольких
надписях на шведских рунических камнях резчик рун называет себя
скальдом. Слова "руны" и "искусство скальдов" в "Младшей Эдце"
используются как синонимы: "...мы прячем в рунах или искусстве
скальдов...". Руническое искусство и поэзия скальдов неразделимы и в
случае надписи на хулительной жерди Эгиля, которая (если принять
гипотезу Магнуса Ульсена) одновременно оказывается памятником и того, и
другого. Так как события, описываемые в "Саге об Эгиле", происходят ок.
946 г., то возможно, что эта надпись была древнейшим памятником
скальдической поэзии, записанным непосредственно после сочинения. Это
предположение подкрепляется и тем, что в "Саге об Эгиле" упоминается еще
один случай записи рунами поэтического произведения: Торгерд, дочь
Эгиля, собирается вырезать рунами на дереве его поминальную песнь о
сыновьях (гл. LXXVIII).

Характер связи между руническим искусством и поэзией скальдов :
"По-видимому, вырезание рун и сочинение скальдических стихов сходны как
типы творчества. Из того, что скальды говорят в своих стихах о своем
искусстве, очевидно, что они осознавали его как владение определенной
формой, как умение зашифровать содержание посредством определенной
фразеологии и в то же время как способность оказать определенное
действие – прославить, в случае хвалебной песни, посрамить, уничтожить, в
случае хулительных стихов. Но, как явствует из того, что рунические
мастера говорят о своем искусстве, они тоже осознавали его как владение
определенной формой, как умение вырезать руны в определенном порядке и
т.д. и в то же время как способность оказать, в силу владения этой
формой, определенное действие – защитить могилу, отогнать злые силы и
т.д.".